you've been on a mission
to take my pride away from me

[indent]  [indent] Надеяться, что тишины достаточно, чтобы успокоиться и с мыслями собраться, чересчур самонадеянно, но Северусу в последнее время нравится судьбу испытывать. Что в этот раз она ему преподнесет, как сильно в спину подтолкнет, сбросит ли со скалы в неизвестность просто, чтобы посмотреть, как быстро Снейп голос сорвет то ли от страха, то ли усталости.

[indent]  [indent] Он устал сражаться, устал искать объяснения тому, что объяснить невозможно. Никогда Северус плохим ни был: он поступал так, как того требовала ситуация. Если в Хогвартсе были обидчики, он себя защищал. Если после выпуска нужно было принять метку, он ее принял. Снейп поступки измеряет собственными ценностями, пока не осознает, что далеко не каждый его взгляд на мир разделяет. Дурсль никогда не поймет, каково это находится между двух огней и знать, что один неверный шаг привести может к последствиям, которые исправить уже не получится. Обсудить с Малфоем или Мальсибером тоже нельзя — они не поймут и первым его сдадут Темному Лорду. Северус сталкивается с проблемой, которая до этого никогда настолько острой не казалась. Северус одинок в своем непонимании мира, и ни одна сигарета не поможет с дилеммой справиться.

[indent]  [indent] Когда он получает пресловутое предсказание на клочке бумаги, и первое, что делает, так это встречается с Темным Лордом, кажется, что Снейп заслужил безграничное доверие с его стороны. Он собой гордится: принц полукровка, который не просто выжил, но еще и превзошел тех, кто в него не верил и пальцем тыкал в школьные времена. О чем еще мечтать / о ком еще страдать? Северус имел все, что для него хоть какую-то ценность несло. Даже едва различимое сомнение, продирающееся сквозь череду бесконечных рейдов, не изводило его в светлое время суток. Лишь по ночам Снейп к нему прислушиваться начинал, а потом все-таки письмо написал, которое теперь считает очевидной ошибкой.

[indent]  [indent] Лили не должна была знать о предсказании: достаточно было сообщить Альбусу и полностью с себя ответственность снять за необдуманные поступки дураков, за чьими спинами Эванс-Поттер вечно пряталась. Но сначала Дамблдор, который внезапно к нему интерес проявляет, а потом и Уизли, у которой оказывается столько свободного времени, что помимо обычных разговоров — совсем непрошенных, — пытается еще и завести настоящую дружбу. Северус чувствует себя обязанным ей, испытывает очевидный дискомфорт, что помощь Ордену Фениксу становится не искренним желанием, а последствием шантажа и попыток достучаться до совести, которая якобы в нем еще теплится.
Снейп проводит далеко не одну ночь за тем, чтобы разобраться с тем, как выжить в условиях, которые он сам для себя усложняет. Клетка его становится с каждым днем все меньше и уже — колышко за колышком вокруг него в землю вбивается, и лишний шаг становится привилегией.

[indent]  [indent] Ожидать, что Темный Лорд пощадит грязнокровку, глупо. Северус сразу от этой идеи отказывается, пока не знакомится с Молли, которая заставляет / учит его эту самую веру обрести. Совершенно бесполезное умение, которое Снейп обменял бы на что-то, что принесло бы хоть какое-то успокоение. Надежда в его сердце теплится, она разрастается, когда Уизли говорит, что он правильно поступил // для кого правильно, для кого?

[indent]  [indent] Северус себя все ближе к черте подводит, когда начинает рисковать с прикрытием и стремится все больше информации принести Альбусу. Только все это не имеет никакого смысла, все это напрасно, потому что орденовцы между собой разобраться не смогли и пригрели самую настоящую крысу на груди.
Все те усилия, что Снейп просчитывал по ночам перед очередным занятием, превращаются в один едва различимый хлопок среди победных криков. 1 ноября — не день победы, а день разрушительного проигрыша, потому что Темный Лорд, может, и умер, но люди для Северуса навсегда ценность свою потеряли.

[indent]  [indent] Он слишком много вкладывает себя в шпионство, которое благодаря усилиям Молли кажется единственно верным решением. Буквально пара месяцев всю жизнь Снейпа переворачивает с ног на голову, и он на похороны не приходит, потому что проводит неделю дома. Северус не ест, он не пьет и хрипит, когда во сне — а больше похоже в агонии — осознает, что еще немного, и все (абсолютно все) смысл потеряет.
Он отказывается от встречи с Альбусом и проклинает все его письма — нет, он больше не купится на его уловки. Снейп из Ежедневного Пророка узнает, что старик объявляет его шпионом Ордена Феникса. Как жаль, Северус же уже ожидал авроров на пороге своей квартиры, которую не проветривали несколько дней.

[indent]  [indent] Дамблдор вместе с выпуском Пророка присылает и приглашение на должность профессора Зельеварения в Хогвартсе, что никак не укладывается в его понимание будущего. Снейп на предплечье прячет Метку, он не может выйти из воды сухим, когда всех его друзей таскают по судам и грозят Азкабаном. Первый раз, когда он все-таки появляется на улице, кажется, что прохожие знают, о чем Северус думает / трус, трус, трус.
Но он принимает предложение на работу, потому что это едва ли окупит долг, который у Альбуса перед ним висит. Столько усилий и все напрасно: война выиграна, а Лили, идиотка, которая доверилась совсем не тем людям, уже кормит червей.

[indent]  [indent] Снейпу тяжело справиться с этим: он должен был провести хотя бы несколько месяцев в одиночестве, а не бросаться с головой туда, где всегда было спокойно. Гостиная Слизерина для него теперь — место закрытое, потому что профессора там не ждут. И он располагается сначала в кабинете, а потом и в квартире в Хогсмиде, что, кажется, немного заглушает переживания. Темный Лорд не мог действительно умереть: Лестрейнджи его еще ищут, а Малфой успевает откупиться от Азкабана. Будущее непонятно для них, но Снейп держит дистанцию и никоим образом себя не компроментирует. Наверное, поэтому изо дня в день по одному маршруту живет — Хогвартс — Хогсмид.

[indent]  [indent] — Тебя искали, — произносит Лея, которая сдает ему квартиру сверху. Она повисает на перилах и его разглядывает с ног до головы: — девушка, — Северус все еще стоит у двери с палочкой, готовясь открыть замок, но, наверное, ждет подробностей.
— Какая девушка?
— Красивая девушка, — Лея его старше на год, она не училась в Хогвартсе, потому что не повезло ей родиться сквибом. Но несмотря на всяческие устрашения человек из нее получился не то чтобы плохой. По крайней мере скидки приличные дает и не требует оплату строго по понедельникам.
— Буду знать, — отвечает Снейп и скрывается за дверью, тут же работы учеников сбрасывая на небольшую тумбочку у входа.

[indent]  [indent] Гостья, что к нему заходила, оказалась более благородной, чем Лея, и Северус изучает послание от Молли уже некоторое время, пока подогревается чайник. Он ни с кем из них не обменялся и словом после похорон, которые пропустил. Приятнее думать, что они виноваты в случившемся побольше его самого, поэтому Снейп решает игнорировать и недовольный тон ее письма, и скачущие строки, видимо написанные в спешке.

[indent]  [indent] Правда на следующий день все-таки на пороге дома Уизли оказывается, стуча костяшкой пальцем по двери, надеясь, что стук не расслышат из-за своры детей, прячущихся по углам. Но Молли, наверное, к этому привыкла, оттого дверь открывается сразу же. Северусу остается только вздохнуть и, чуть погодя, пройти через порог. Какого черта он приехал — сложный вопрос. Возможно, ему хочется посмотреть ей в глаза и сказать, как сильно та была неправа?
Скорее всего.

[indent]  [indent] — Привет, — здоровается, находя Молли на кухне. Знала ли она, что именно он пришел, непонятно, но Северус не хочет лишних вопросов задавать, да и извиняться за поздний визит — тоже.
— Вижу, жизнь все-таки устаканилась? — судя по тишине в доме. Снейп забыл, сколько детей у Уизли на данный момент, но число во всяком случае больше пяти. Старших он видит в Хогвартсе и, если честно, многое мог бы сказать об их подготовке и умению сидеть на одном месте ровно.

[indent]  [indent] — Ты хотела поговорить? — проходить без приглашения даже для него невоспитанно, и Северус стоит у входа на кухню, ожидая, что Молли хоть что-то скажет. — Если о заваленном тесте, то Биллу нужно больше внимания уделять на рецепты и не отходить от них хотя бы течение этого года обучения, — добавляет, потому что о войне говорить с ней не планирует. Уизли слишком много надежды в него вселяет, когда этого никто не просит, и Снейп понятия не имеет, как справляться с разочарованием, которое для него незнакомо.

В теории в изоляции не было ничего ужасного, а Лили и вовсе была (старалась быть) оптимисткой, рассматривая это изначально как возможность заняться тем, до чего в последнее время не доходили руки - этот настрой и Джеймс разделял поначалу. К концу июня они успевают: три раза перекрасить детскую; семь раз переругаться по поводу выбора имени; один раз сойтись на самом лучшем. И оказалось, что в общем и целом все, что остается - цепляться за новости, поступающие из внешнего мира, и ждать черт пойми чего. Окончания войны разве что, только в последнее время все сильнее казаться начинало, что в ближайшем будущем она заканчиваться не собиралась.
Победа Боунса должна была хорошим знаком стать, но в итоге к угрозе пожирателей другая проблема прибавилась, внимание отвлекающая от важного. Лили понимает, что у ирландцев свои цели, Лили газеты всегда читала, историю магическую изучала - знает, что цели это в общем-то неплохие, но она в четырех стенах заперта оказывается на долгие месяцы и с каждым новым выпуском пророка, который на коленях раскрывает, раздражается все сильнее. В теории в изоляции не было ничего ужасного, на практике они с Джеймсом к исходу июля на стену лезть готовы, только рождение Гарри и спасает, кажется, потому что все те вещи, которые молодым родителям даются с трудом, для них двоих спасением от тоски и ощущения абсолютного собственного бездействия (беспомощности) оказываются.
У них больше двух месяцев связаны руки - в настоящем мире, от которого отделяют кирпичная стена и пророчество туманное, их друзья жизнью рискуют каждый день, а Поттеры колыбель договариваются собрать без магии, чтобы целый день на это потратить, чтобы занять себя хоть чем-то. И теперь - бессонные ночи и волнение до изнеможения доводят, изматывают совершенно (позволяют перестать чувствовать себя такими бесполезными). Лили в пять утра греет молоко на кухне, Джеймс круги нарезает вокруг, пытаясь сына на руках укачать; они шутят про то, что воспитывают гипотетическую надежду магического мира, потому что если не шутить - в пророчество можно ненароком поверить.
Лили не хочет, Лили боится. Будущее ее сына не должно оказаться определено чьими-то словами, вскользь будто бы брошенными.

На опасность степень их недоверия не влияет в любом случае. Отмахнуться можно было бы, представить, что даже в магическом мире к пророчеству никто не отнесется всерьез, но судьба Лонгботтомов говорит об обратном - Лили с очевидным спорить не собирается. И все-таки - им отчаянно выбраться хочется из четырех стен, ненадолго хотя бы - и ей, и Джеймсу. Поэтому когда орден принимает решение переместить их в локацию более безопасную (менее очевидную), когда одному из них представляется возможность хоть ненадолго в обществе других людей побывать, сделать хоть что-то - она ожидает скандала. Только решение и здесь принимается за них: Поттер собственной импульсивностью, для подобной вылазки излишней совершенно, успевает прославиться и среди членов ордена, да и, Лили думает, с учетом специфики взглядов пожирателей - кандидатура волшебницы магглорожденной для проверки больше возможностей дает (впрочем, этим предположением с Джеймсом она делиться не намерена).
Он все еще злится, когда она обнимает его на прощание - это не страшно, это не на нее (поэтому и обнимает в ответ - понимает тоже). Лили над колыбелью Гарри на секунду останавливается, одеялко поправляя, прежде чем к порталу, Сириусом переданному, прикоснуться.

Шум охватывает с головой - она его не любит обычно, но сейчас - скучала (и все же секунда-другая уходит на то, чтобы в себя прийти). Куча знакомых лиц, но она успевает только парой приветствий обменяться, потому что замечает Муди с Марлин, уже возле кресел обосновавшихся, к ним спешит, - добрый день, - немного неловко: Лили чуть подзабыть успевает, о чем именно можно и нужно с людьми общаться. Да и Муди ее пугает немного, как и всю молодежь наверное, (хотя Сириус с Джеймсом вероятно бросились бы эту теорию опровергать). Пугает немного - так, как люди, чьего одобрения заслужить хочется - у Аластора за спиной и без войны, вне ордена, заслуг немерено, не говоря о том, какую репутацию он приобрести успевает за последние лет десять - ту, благодаря которой ни у одного из членов ордена не возникает вопросов по поводу его участия в задании, несмотря на недавние ранения. Поэтому Лили кивает только сосредоточенно (тем более отправляться обратно так быстро ей не хочется совершенно).
Ирландия их ветром встречает, Лили ему рада - ей природы не хватало, оказывается, почти также, как людей. Насладиться этим она не успевает - они не для того здесь - девушка портал ловит, в ответ на указания кивает снова, - запомнила, - отвечает поспешно, осознав, что риторическим вопрос не был, - спасибо, - добавляет запоздало, портал в ладонях покручивая, прежде чем в карман куртки его убрать. Аластора взглядом провожает и к аврорке поворачивается.
Их с Марлин объединяет, пожалуй, исключительно орден - но в подобные времена этого достаточно бывает: их организацию семьей в полном понимании этого слова назвать было сложно, но иногда она нечто подобное напоминала действительно - вести о том, что МакКиннон в Мунго оказалась, каждый из них воспринял тяжело, пускай и в разной степени. Поэтому улыбка, с которой Лили к Марлин поворачивается, искренняя абсолютно - нынче за каждую более-менее сносную новость хвататься хотелось, как за соломинку, которая способна вытянуть в реальность, от кошмара отличную, - рада видеть тебя, - Лили говорит, за волшебницей направляясь туда, куда Аластор указал, - как ты? Как в ордене дела? - она знает, что тараторит немного - ей не свойственно, но хочется воспользоваться возможностью хоть немного узнать из первых рук. Их навещают друзья, но слишком редко, да и с ними порой все же хочется говорить о другом. Медленнее чуть и тише немного, - как Алиса? Ты виделась с ней? - с Лонгботтом их связывает больше, пускай не напрямую, но Лили о ней думала в последнее время много, эгоистично - о том, что на месте Фрэнка мог бы Джеймс оказаться; виноватой себя чувствует за то, к чему эти размышления приводят каждый раз.

- Я за тобой, - говорит на всякий случай - можно было бы разделиться, наверное, только Лили в этот дом свою семью привести предстоит, Лили хочется полной уверенности в том, что каждый сантиметр земли здесь - безопасный абсолютно, да и указаниям Муди следовать - идея всегда хорошая. В теплице - темновато, она Люмос зажигает на всякий случай, чтобы Марлин на подобную ерунду не отвлекалась, переступает через порог вслед за волшебницей старшей.

Могу забрать тебя с собой,
[indent]  [indent]( но только если хочешь )
ПОПРОБУЙ БОЛЬ, ЕЕ ПОЛЮБИШЬ, ЭТО ЗНАЮ ТОЧНО

[indent]  [indent] Маша видит, что он издевается; его улыбка на ножны похожа, она не приносит облегчения, как это быть должно, она после себя оставляет недопонимание / / нервозность. Женя ей кажется человеком плохим; она видит и знает все его слабые стороны. Они открыты, на поверхности находятся, чтобы каждый посмотрел и выводы свои сделал, желательно такие, чтобы привязываться к такому типу не захотелось. Он буквально гордится тем, что одинок, что своеволен, что настолько мерзок, что никто рядом не задержится на лишние пару дней просто потому что его компания приходится по душе.
Демидова за всеми этими фасадами пытается рассмотреть человека, который нуждается в защите, который нуждается в соратнике. Маша сразу замечает эту потребность, она ею и пользуется все эти десять лет, что вокруг него ходит и рукава трансфигурирует в более длинные, чтобы скрыть чересчур цепкие прикосновения. Она ему всё оправдывает: каждому слову причину находит, каждому взгляду и жесту — обоснование. Ей Женя нравится, она его любит, и эта любовь её изнутри разрушает, она отравляет и прорастает сквозь кожу неаккуратными ветками. Если бы Машу попросили его описать одним словом, она бы не задумываясь ответила — ядовитый плющ. Он её, может сам того нехотя, но обвивает и, порой, душить начинает, когда вдруг ему скучно становится.

[indent]  [indent] Такое сожительство её вполне устраивает.
Она знает, что у неё есть место, куда всегда можно вернуться. Демидовой с её простецкой семьей и отсутствием какого-либо внимания в детстве задуматься бы, откуда такая потребность в синяках появляется, но зачем думать, когда можно ему в чай подмешать расслабляющего зелья, чтобы сегодня смог подольше поспать.
Никто так о нём не заботится, как Маша; Никто ему не сможет дать того же уюта, что Маша обеспечивает изо дня в день. Для Жени это всё привычное, оно для само себе разумеющееся, только вот ради того, чтобы он мог в хорошем настроении в пятницу уйти, она не одного и не двух клиентов вынуждена уговаривать и припугивать, порой, руководствуясь чересчур самонадеянными способами.

[indent]  [indent] Маша за всем следит, и оно о многих практически всё знает.
Она — человек незаменимый, оттого голосок внутри, который то ли на мамин похож, то ли на отцовский смахивает, постоянно вторит: Женя её не ценит.

[indent]  [indent] — Я в истерику не впадаю, — ровнее садится, потому что у Маши нет настроения в его уловки играть, у Маши жизнь решается прямо здесь и сейчас, хотя ему определенно всё равно. Она его ненавидеть хочет: выискивает все, что он делает отвратительно, вспоминает, как боль ей причиняет. Воспоминания прокручивает одно за другим, пока себя не застает с мыслью, что, пожалуй, любовь разной бывает. Демидова не требует ни прощений, ни внимания, ей даже, строго говоря, всё равно, чем он заниматься сегодня вечером планировал — всё, чего она хочет добиться, так это уважения, которым Золотарёв поделиться никак не спешит.
Ей кажется, что она заслужила: достаточно его истерик вынесла, недовольных девушек выгнала, нужных людей нашла. Маша заслужила поцелуя, пожалуй, требовательного, но ей предназначающемуся, а не так, перепавшему совершенно случайно. Если бы он прямо сейчас предложил ей повышение, она бы, не раздумывая, согласилась. Но ведь Женя так не может, ведь ему всё усложнять нужно, потому что если бизнеса вопрос касается — он всё замечает, а если у него перед носом происходит самая настоящая трагедия ( чужая ), то класть он на неё хотел.

[indent]  [indent] Демидову от всех остальных отличает одно лишь удобное качество — она всегда на его стороне, насколько неправильной бы и склизкой та ни оказалась. Если бы они оба оказались сейчас за чертой города, погрязшие в болоте и тине, Маша бы сначала ему ветку протянула и только потом бы себя пыталась спасти. Она прекрасно знает, что никто для Жени на подобные жертвы больше пойти не сможет: она чересчур его ненавидит, чтобы позволить себе дальше существовать без его раздраженного настроения вокруг.
[indent]  [indent] Маша его чересчур любит, чтобы отпускать так просто.

[indent]  [indent] Правда голосок-то, тот самый, что то на женский, то на мужской походит, требует справедливости. Она ведь знает, как правильно, видит, что определенно ошибка, что капкан вот-вот его голень схватит и до кости доберется наточенными ножнами. Да Жене все равно — у него на губах оскал, а между пальцами очередная сигарета.

[indent]  [indent] Маша его хочет на «слабо» взять, хочет самой себе доказать, что ещё есть возможность, что ещё есть шанс на то, чтобы своё отстоять. Ведь Женя так просто не сможет от нее отказаться, от той, кто постоянно рядом и всегда позади.
Она глубокий вдох делает, взгляд в сторону переводя, потому что, честно говоря, такого поступка от него и ожидала — растоптать, с грязью смешать, а потом сказать, что так оно и было. У Золотарёва сердца нет, и Демидову это устраивает ровно до того момента, пока циничность не стоит ей уверенности в будущем.

[indent]  [indent] — Вот и порешали, — ей слова трудно даются, они в горле у неё застревают, потому что Маша на другое десять лет рассчитывает, другими мечтами живет, когда раны свои зализывает, чтобы не дай Мерлин на следующее утро он их снова заметил и раскаиваться начал. Что-то ей подсказывает, что Женя такому не научен, что если бы она с синяками ходила, показывая всем вокруг, что значит с ним работать, то он бы куда больше уважения к ней проявил. Маша ногой покачивает, туфлю на пальцах удерживая, пока тираду слушает о том, что никому она не сдалась, такая вот       т р у д н а я.
— Да нет, просто поняла, какой ты неблагодарный кусок дерьма. Не приползай потом ко мне на коленях, когда тебя закруцианят до потери рассудка, — обе ноги на пол ставит, дотягиваясь до чековой книжки, что лежит по другую сторону стола. Она сама свое имя вписывает и сумму, которую считает вполне логичной для своего жалования: — если добавишь ноль, могу с уверенностью сказать, что уважать тебя больше не стану, но в твою честь хорошо поработаю в другом месте, — в его сторону книжку кидает, ему, собственно как и всегда, осталось только подпись поставить.

[indent]  [indent] Маша понятия не имеет, откуда в ней столько уверенности и выдержки, почему она ровным шагом идет к сумке, сбрасывая все, что не ее, на стол. У нее даже руки не дрожат, хотя внутри, кажется, что-то надламывается со скрипом. Скрип едва этот различим за шумом в ушах, но она не останавливается и все свои личные вещи по кабинету собирает. Это не занимает много времени — кабинет никогда не принадлежал ей, как бы ни старалась она обосноваться на этом ковре с совершенно безвкусными кожаными диванами.
Демидова возвращается к нему в кабинет, чтобы чек забрать. И, подхватив его двумя пальцами, улыбку из себя давит на прощание: — гори в аду, — дверью хлопать оказываться даже приятно, и Маша на выход спешит, чтобы знакомые путы ее снова не подхватили и обратно не затащили.

[indent]  [indent] Она на улице вдох свободный пытается сделать, но легкие сдавлены, а сердце, кажется, вот-вот из груди выпрыгнет. Маше не становится легче — Маше становится только хуже. С каждым шагом, что она вперед проходит, желание вернуться все отчетливее становится. Она бы, наверное, попросила у него прощения и объяснила поведение плохим настроением; бывает же такое, просто скучно, просто одиноко.
Демидова покупает пачку сигарет у одного из вороваек, что рядом ошивается. Приятный дым легкие наполняет, да облегчения не приносит — она, блять, понятия не имеет, что это сейчас такое было и самое главное, что делать дальше.

[indent]  [indent] Слово разносится по переулку быстро. Маша не знает, то ли потому что у Жени в офисе что-то произошло, то ли просто за ним следят чуть усиленнее, чем она ожидала. На следующий день после увольнения к ней прилетает несколько сов, а спустя еще сутки — считать количество приглашений на ужины Демидовой кажется уже некультурным.
Все хотят узнать, можно и переманить бывшую помощнику Золотарёва, ведь она знает достаточно, что при умелом использовании можно против самого Жени использовать. Маша не дура, она осознает, что он сделает всё, чтобы она замолчала и никому ничего не сказала, даже если на первых порах будет уверен, что сегодня-завтра она на его пороге вновь покажется.

[indent]  [indent] Демидова, если честно, едва соблазну не поддалась. Но голосок снова вернулся, подсказав, что, возможно, если он никак сам не объявился, то ему еще время нужно, чтобы осознать, как сильно ошибся. Маша однако дальше идет, она соглашается на встречу с Кадмусом, греком, который точно так же, как и Женя свой бизнес начал около десяти лет назад. В ней желание отомстить становится ярче, чем желание его на коленях перед собой снова увидеть. Демидова на ужин приходит в том же платье, которое Золотарёв ей покупает для ночи в казино, где они, якобы, вдвоем несколько тысяч галлеонов выигрывают, а на деле же на взятку соглашаются.
Уже на следующий день Маша становится помощницей Кадмуса: ей обещают и куда более выгодное положение, да и гонорар повыше того, что выплачивал Женя. Хорошая сделка, только подвох она сразу распознает, в контракте своем указывая, что никакие подробности из бизнеса Золотарёва рассказывать не будет, пока на все сто процентов уверенной не будет в собственной безопасности.

[indent]  [indent] Женя считает, что Маша тех нулей не стоит, которые она назло ему снимает сразу же, как из чертовой конторы выходит. Так она заработает куда больше, а потом окажется той самой, перед кем он извиняться будет.
[indent]  [indent] Жаль только, что далеко не все ее мечты, в которых Золотарёв фигурирует, имеют свойство сбываться.

[indent]  [indent] Она его замечает не сразу: у нее пальцы заняты бокалом, да и разговор с Катракисом затягивается — он просит рассказать ему все, что она знает про Роула. Демидовой не сложно, у нее зарплата теперь обеспечит ей не только отпуск в Греции, но и долгожданный переезд в Манчестер.
[float=left][/float]— Золотарёв, — Катракис ладонь в воздухе поднимает, чтобы внимание его привлечь, и Демидова улыбку на губах растягивает.

Совсем такую же, как у Жени.
Ту, что на ножны похожа.

— Золотарёв, — кивает в знак приветствия, сигарету подкуривая. В этот клуб войти не может человек с улицы / / жаль, что Маша совсем не такая, какой он себе ее представлял / / хорошо, что теперь это как никогда очевидно.
— Ты, кажется, дружишь с Демидовой, да? — глумится Катракис, и она ему это позволяет, потому что Золотарёв заслуживает куда больше говна.
— Ты перепутал, Кадмус, мы просто знакомые. Я же тебе писала памятку, — Маша на Женю не смотрит, он теперь не ее работа.

i got a killer
[indent] / /  [indent] I N  M E  T O  G I V E  M E   P U R P O S E

Он пытается без нее жить: правда пытается, когда отворачивается, дверь в кабинет закрывает и в дела погружается, чтение которых может немного потянуть время до окончания рабочего дня. Филлип после расставания долго смириться с ее решением не может. Отказы принимать не в его характере, поэтому он еще долгое время пытается Доркас переубедить, разговорить, до правды довести — она без него не может, а он без нее, пожалуй, тоже. Когда практически все стадии принятия остаются позади, Минчум осознает, что издалека наблюдать за ней не повредит. Убедиться, что в буфете всегда имеется ее любимый сорт кофе, а кружка всегда остаётся горячей — задачи не из сложных, и он изо дня в день продолжает этим заниматься, надеясь, что Мэдоуз не замечает (объяснять, что просто ему с нее переключаться ни на кого больше не хочется, как-то не подходит их нынешним отношениям).

Филлип более чем уверен, что так и продолжал бы за ней присматривать, вовремя успевая подобраться со спины, чтобы удержать при очередном передозе. Он Доркас пытается не пристыжать, губы поджимает, молчит, на провокации не реагирует и рвоту убирает, не забывая заставить выпить ее не один литр воды. К этой рутине Минчум подходит с такой будничностью, что Бэлби, порой, задается, а все ли с ним в порядке. Нет, с ним не все в порядке: Фил влюбился в девушку, которой врал большую часть отношений, потому что сам себя принять не мог. А после вылезшей наружу правды оказалось, что девушка рядом с ним, настоящим / / монстром, находиться рядом не может. Не потому что он такой подонок (хотя и это тоже), а потому что он — ее боггарт. История не из веселых, но Филлип считает, что из нее получилась бы отличная история, которую можно было бы издать для девочек, обучающихся в Хогвартсе и мечтающих о побеждающей все любви.

Дамокл обещает, что обязательно книгу проиллюстрирует и не забудет его мышцы и самодовольное выражение лица изобразить максимально правдоподобно, и Филлип смеется — умение сделать деньги даже из собственных страданий не так уже бесполезно.

Только книгу они не выпускают, а Минчум все так же Мэдоуз в женском туалете находит, с пола поднимает и забирает к себе домой, чтобы желудок ей промыть.
Ему кажется, что подобные случае все чаще происходить начинают, но связать одно с другим не может. Зелья Доркас пьет, чтобы нервы свои успокоить, чтобы страхи подавить, а не потому что без него не может. Месяцы спустя Филлип смиряется с очевидным — у нее проблемы, и ему нужно ей как-то помочь.

Решения, правда, не успевает найти, потому что убивают отца, и война становится теперь делом личным. Если до этого Минчум отлично абстрагировался и от атак, и от потерь, не принимая никакого активного участия ни в дебатах, ни в сражениях, то сейчас же все, что в голове у него скрипучим голосом строится, так это план к победе.
Филлип часто ошибается: и одно из выдрессированных умений — это с поражениями не расстраиваться, а новой задачей задаваться. Когда Мэдоуз оказывается под прицелом, он к ней приклеивается, на мгновение задумываясь о том, что скучал. Но первая и единственная за последние пару лет ссора его в чувства приводит, а раны после злополучного полнолуния не заживают к следующей полной луне.

Они с Доркас договариваются работать над делом совместно: Филлип обещает посвятить ее во все детали, как вернется из Восточной Европы с зацепками. Ему несложно поделиться подробностями, потому что когда Дора в работу пускается, то она на себя прежнюю становится похожей. Синяки под глазами из-за пристрастия к зельям кажутся последствиями бессонных ночей из-за расследования — так легче смотреть на то, что она себя изнутри разрушает, да и пальцы не приходится то и дело заламывать, чтобы ненароком не надавить чересчур сильно требованием перестать принимать. Мэдоуз еще и волосы собирать начнет, закрутит как-то странно на затылке, пером закрепит, и пряди в течение пары часов обязательно начнут из прически выпадать. В такие моменты Минчуму кажется, что, возможно, он любит ее так же сильно, как отец любил в свое время его мать. Когда она, увлеченная работой, не замечает, что кофе остыл, пальцами, перепачканными в чернилах, по щеке проводит и пятна оставляет под глазом. Доркас чересчур домашняя, Доркас чересчур родная в таких случаях, и Филлип, когда ловит себя на мысли, что поцеловать ее не прочь / / наклониться и губами щеку задеть / / то бумаги собирает и из комнаты уходит.

Он знает, что права не имеет.
А еще он помнит, как она с еле слышным дыханием на полу его ванны оказывается с прохладными щеками.

Если бы отец его увидел, то не узнал бы ; всего лишь за пару месяцев Фил учится тому уважению, о котором Дора просит в начале семидесятых. Почему ему не удавалось раньше подобное — вопрос все еще открытый. Но однажды Минчум уснуть не может и спускается к ней в комнату, чтобы проверить, все ли в порядке. Мэдоуз спит крепко, она одеяло зажимает, а он садится на стул неподалёку, так всю ночь и проводя рядом, но не решаясь приблизиться.

Филлип в тот же день уезжает на встречу с новым частным сыщиком, который говорит, что зацепки имеются, и Гойла поймать удастся раньше, чем они ожидали. Он ей записку оставляет, не берет много с собой вещей, но все-таки проверяет ящик с зельями — наверняка она успела несколько склянок по всему дому попрятать, но Минчум решает рискнуть довериться Мэдоуз.

Но зря он это; зря на те же самые грабли наступает, думая, что права не имеет вмешиваться. Даже если они и не вместе, даже если она его никогда не простит, он, как человек, который за нее переживает, должен вовремя среагировать и вместо намеков прямо поговорить. Доркас слишком усердствует: она не столько от страхов своих избавляется, сколько, пожалуй, пытается от реальности спрятаться за этими зельями, что изнутри отравляют. Филлип старается не замечать ее уставшее состояние, раздражённость списывает на нервы, но он знает / / он уверен, что еще немного, и она снова окажется на прохладном кафеле в одиночестве.

Минчум, когда возвращается, то ожидает Мэдоуз застать в Аврорате. Однако ее стол пуст, а все папки, обычно сложенные на краю, волшебным образом исчезают. Филлипу приходится зайти в кабинет к Руфусу, потому что Теодор вновь не выходит на работу. С Паркинсоном договориться о прогуле легко, поэтому Минчум коллегу не упрекает в очередном выходном, соглашаясь разобраться с его делами до конца дня.
Стол Фила быстро обрастает бумагами: он не успевает кофе заварить, как слышит разговор на другой стороне отдела. Проклятая ликантропия иногда окупается — Минчум чашку оставляет, содержимое выливая в мусорное ведро.
— Что ты сказал? — Гиббинс неловко на него взгляд поднимает, потому что с коллегой он обсуждал истерику Мэдоуз шепотом, и никто услышать его не мог / / да, как же. — Что там с Мэдоуз?
— Да ничего, все то же самое, — присвистнув, он пальцем у виска крутит, а потом отворачивается обратно к своим документам. Филлип верхнюю губу закусывает, недолго раздумывая о возможности толкнуть придурка в затылок — он тогда красиво лбом приложится к столу. [float=right][/float]Но решает не портить отношения с еще одним идиотом этого бессмысленного отдела бездельников и возвращается к Руфусу, свой вопрос ему повторяя.
— В смысле отстранил? — он садиться отказался, стоять напротив стола начальника далеко не каждому позволено, но Фил никогда к приказам не прислушивался. Он устало вздыхает, из кабинета его выходя тут же: — Розмари, дела на столе, сделай с ними что-нибудь, — бросает коллеге, подхватывая пальто и на ходу его одевая.

Минчум Мэдоуз успевает досконально изучить: от родинок на лице и до нервных тиков, которые не распространяются на постоянные круги от мокрых кружек на его стеклянном столе, но обязательно затрагивают неправильно заполненную форму. Единственное, что Дору удерживает наплыву помимо чертовых зелий — это работа.
Ебанная работа.
Фил стучит в дверь ее квартиры не раз и не два, он долбит в дверь настойчиво, повторяя ее имя все громче. Соседка справа стоит у дверного глазка — Минчум ее слышит, — как будто раздумывая, вызывать ли на помощь или просто вернуться к телевизору. Она, кажется, решается пригрозить, потому что замок поворачивается, и небольшая голова появляется из щели: — ты что стучишь, бездельник? Вор? — у нее голос скрипучий, а на носу висят очки с толстыми линзами, из-за которых глаза кажутся чересчур большими для такого маленького лица.
— Не знаете, где хозяйка? — на вопросы не отвечает, он обычно себя как последний мудак ведет. Но именно так и можно добиться своего — Минчум еще с детства это запоминает.
— Доркас-то? Она не появлялась дома пару дней уже, — Фил громко ругается, бросаясь с лестницы вниз и в очередном шаге трансгрессируя.

У Марлин дверь также остается без ответа. Филлип несколько раз по ней стучит, а потом ударяет грязным ботинком по беспомощной доске. Он не курит, но в этот самый момент очень жалеет, что не может нервность свою унять несколькими затяжками чертового маггловского табака.
Минчум оббегает еще несколько мест, где могла бы оказаться Мэдоуз, пока не замечает новый выпуск Ежедневного Пророка — на первой странице огромный заголовок скачет. Филлип газету с прилавка тащит тут же, глаза жмуря несколько раз прежде, чем решается прочитать, какая аврорка оказалась в коме. Он пальцами сжимает выпуск чересчур сильно, потому что чертовы журналисты описывают, какое это чудо, что перекрестная атака не привела к смертельному исходу, но имя так и не удосуживаются написать.
— На кого напали? — останавливает мимо идущую волшебницу и на газету показывая. Магический мир не такой уж и большой: все друг друга так или иначе знают. Тем более если уж говорить об элитных аврорских волшебниках.
— МакКиннон, — удивленно отвечает девушка, на пару шагов от Минчума отходя, но тот уже отворачивается и спешит к Дырявому Котлу. Несколько трансгрессий подряд его из сил выбивают, а стучащее переживание в ушах не сулит ничего хорошего при резкой аппарации.

Чтобы дождаться своей очереди к каминам, ему приходится растолкать нескольких мужчин и получить проклятья в спину, когда Филлип опережает женщину и первым забирается за решетку.
Ему правда глубоко насрать на то, что остальные кричат, потому что в мыслях только одно ее имя повторяется из раза в раз.

Нужную палату Фил находит в считанные мгновения — дверь открывает тут же, не особо церемонясь на стуки. Мертвым или тем, кто в коме, они все равно никакого смысла не несут.
Доркас сидит у кровати Марлин, и Филлип громко выругивается мерзким словом, потому что, блять, отлегло, потому что: — я тебя убью, — цедит и в несколько шагов рядом оказывается, за руку хватая себе в объятия. Минчум ее сопротивление не учитывает, крепко сжимая Мэдоуз в своих руках и пытаясь успокоить сбившееся от получасовой гонки дыхание. Носом ей в макушку утыкается, все еще против воли удерживая и разглядывая бледную МакКиннон, словно перепившую тех же зелий, что и ее дурная подруга.
[float=left][/float]— Ты должна была предупредить, что будешь тут, — взгляд на Доркас опускает, когда наконец хватку ослабляет и шаг назад делает. — Я вернулся с новостями, но в отделе услышал, что что-то произошло, а потом тебя пытался найти. Думал, что Гойл добрался, — про зелья Филлип не упоминает, но плечи ее пальцами сжимает, в глаза заглядывая: — Дора? — он ожидает, что после отстранения она во все тяжкие пускается ; он догадывается, что после его отъезда она себе волю во многом дает ; Филлип понимает, что травма Марлин на ней сказывается самым не лучшим образом.
— Дора, — зовет ее еще раз, ладонью по щеке проводя, — как долго ты здесь сидела? — замечает и синяки под глазами, и пальцы дрожащие. — Ты не спала?

Любой бы со стороны уже диагноз ему поставил, но у Филлипа ничего не осталось кроме секрета его ликантропии и Доркас, которая видеть его не хочет. Как тут держаться вдалеке? Как не замечать ни опухших глаз, ни обкусанных губ? Он выдыхает, слова пытаясь подобрать, но чертовы зелья единственной причиной кажутся валидной - неужели она даже тут под ними?